Ростислав Мурзагулов - Бабай всея Руси, или Операция «Осень Патриарха»
Мы свято верили заветам героя Челентано из фильма «Блеф» и в свой блеф верили, как в «Отче наш», вид при его оглашении имея таинственный и снисходительный. Многие собеседники считали, что мы действительно что-то знали. Хотя не знали мы, разумеется, ни черта – что там и когда решит про Бабая Михал Иваныч.
Мы продолжали на всякий случай поддерживать наш «независимый» медиахолдинг, который развлекал аудиторию прогнозами скорого ухода Бабая и Желтого, анализировал признаки их скорого ухода и публиковал шорт-листы претендентов на их кресла.
Шорт-листы эти оказались забавной штукой. Одни околобабайские деятели были готовы серьезно вкладываться, чтобы в них попасть. Другие полцарства отдали бы, чтобы никогда в них не фигурировать.
– Уберите меня христа ради из этих переборов! Сижу, починяю свой примус, руковожу федерацией гольфа, у меня все хорошо, не привлекайте, так вас и разэтак, ко мне внимание!!! – кричал наш земляк Юрис Лукманскас, служивший министром в одной соседней большой области, про которого мы насочиняли, что он – на короткой ноге с Самим Михал Иванычем и вот-вот, уже на днях, приступит к руководству Бабаестаном, даже приезжал осмотреться. Он, и правда, приезжал, по семейным каким-то делам, но кто уже верил в это? Все верили в любую теорию заговоров, потому что сильно хотели перемен.
Самый забавный эпизод с шорт-листами, который, правда, не очень хорошо нас характеризует, случился, когда на нас вышел человек-«правая рука» Желтого и заказал попадание в шорт-лист человека-«левой руки» Желтого. Просьбу свою правая рука сопроводил прилагавшейся прямо к переданному посланию довольно круглой суммой все в тех же убитых енотах.
Нам, бывшим руководителям идеологического блока «революционного кружка», а именно – мне и Слону, было хорошо понятно, для чего чиновнику нужно было зашортлистить конкурента.
Ну и понятно, на секунду мелькнула героическая мысль – отправить грязные деньги обратно. Но секунда эта быстро прошла, и мы решили, что очень даже благородно будет, таким образом, хотя бы немного из свежестыренного желтовцами «отжать» обратно. А чтобы не слишком об эти грязные деньги испачкаться, было принято мудрое решение их пропить. В этот же вечер и полностью, без остатка.
Пропивали вчетвером, с еще двумя сочувствующими бабайской революции.
Сначала, естественно, сходили в «Националь», поели пельменей, попили водки. Потом двинулись в «Молли», там как раз начиналась программа с гоу-гоу девчонками, которые очень уж зажигательно плясали, прямо как настоящие революционерки. Потом переместились в «Калину», хотя это уже и было излишними понтами, да и делать там особенно нечего, если ты не иностранец, решивший наконец познать особенности развития древнейшей профессии в этой части земного шара. Особенности эти, несмотря на литры выпитого и полные все еще карманы долларов, мы познавать отказались и поехали, разумеется, на дискотеку, вот вообще непонятно зачем, ведь не то что плясать – ходили уже с трудом. Ладно, хоть на диско встретили нашего коллегу, такого же прохвоста Федота Стрельцова, который просветил нас знанием, что не все казино в столице закрылись, что в посольстве Бурбундии в соседнем переулке одно очень даже исправно функционирует. Двинулись туда.
Посольство этой дивной африканской страны только на вид было мрачным и облезлым. Внутри кипела жизнь. Кроме блек-джека, рулетки, автоматов и всего такого, игрокам полагался безлимитный алкоголь. По общему впечатлению участников концессии, именно этот факт нас и подкосил. Воспоминания о последнем часе африканских игорных страстей стерты из сознания всех пятерых практически полностью.
Проснулись все пятеро на дебаркадере «Иван Барков», навечно припаркованном на грязной реке в центре столицы. Вообще-то, корабль называется именем другого поэта, большого романтика. Но этому вертепу имя матерщинника и скабрезника Баркова, на наш взгляд, подходит куда больше.
День был в разгаре. Тела наши были раскиданы по большому номеру беспорядочно и в разной степени одетости. Открыв глаза, я увидел какую-то африканскую женщину средних лет, спешно удалявшуюся в сторону душа. Ее внешний вид не оставлял никаких сомнений о роде ее занятий и цели пребывания на «Иване Баркове».
Внешние же ее данные заставляли сердце бешено биться и надеяться: «Боже, только бы не со мной!»
«Не помню – значит, не было», – по-женски подумал я и натянул одеяло на уши, пережидая, пока ночная гостья нас покинет.
– А… Эт я ее? Или ты ее? – услышал я из-под одеяла сдавленный хрип одного из товарищей.
– Какая разница? – ответил всегда бодрый Федот Стрельцов, – лишь бы не мы с тобой друг друга!
Политтаджики
Домой я попал хорошо за полдень. Жена, довольно долго довольно ангельски относившаяся к тому, что в жизни у меня было только три важных вещи – революция, революция и еще раз революция, похоже, потеряла терпение.
Слово за слово, все как обычно – в общем, собрал я чемодан галстуков и ушел от нее навсегда к политтаджикам.
Политтаджики сами называли себя так, поскольку ассоциировали себя с этим славным народом. Так же, как его представители, жили многие из них вдалеке от любимых родных аулов. Так же были, в основном, чернявы. Так же жили в столице, прямо скажем – небогато. Занимались какой придется работой, в основном, правда, связанной с политикой, потому и полит-, а не просто таджиками было их самоназвание.
В те годы довольно много народу уезжало из Бабаестана по причине поражения представляемого ими клана в политической борьбе.
Первым политтаджиком стал Василич, который, приехав из Тришурупа, снял квартиру неподалеку от моего дома на юго-западе столицы. Оперативки мы проводили в довольно бестолковом, но всегда пустом ресторане «Дворкович» аккурат между нашими домами.
Желтый продолжил, тем временем, на нашей малой родине свои бурю и натиск по выдавливанию всех «не своих» со всех рабочих мест, и народ продолжал прибывать. Приезжал, в основном, контингент мужской. Селились по 3–4 человека все на том же юго-западе, благо там отстроили несколько огромных домов под социальное жилье. Ветеранские квартиры ушлые внучки ветеранов сразу же сдали, в том числе и политтаджикам.
После переезда у всех политтаджиков даже самого что ни на есть славянского происхождения вдруг просыпался сильный бабаестанский акцент. Видимо, так начинала проявляться наша региональная идентичность.
Каждый приезжающий «из дома» обязательно вез с собой то, что в столице нигде и никак нельзя было найти, и без чего, как выяснилось, жизнь нам всем была не мила – а именно без наших кумыса, меда, конской колбасы.
Заходившие время от времени столичные жители смотрели на нас, как на дикарей, когда мы уничтожали с урчанием наши передачи из дома:
– Вы что, правда, едите лошадей?!
Но, распробовав, даже самые гламурные из столичных штучек заражались нашим вирусом необъяснимой любви ко всему бабаестанскому:
– Ну что, доставайте ваши мясные таблетки. И это, медку с собой завернете жене дать попробовать?
– Завернем, конечно, как же гостя без гостинца из дому можно выпускать?
Вновь прибывающие селились поначалу в тех же блатхатах на всевозможных тюфяках. Те, кому удавалось найти хорошую работу, съезжали потом в отдельные квартиры, потому как студенческое общежитие, когда студентам всем хорошо за 30, а ты – бывший замминистра финансов, например, вещь неуютная.
Уезжали очень разные люди, и устроиться у всех получалось по-разному. Показательной получилась история отъезда двух полицейских, которых новые бабайские власти сочли про-василичевскими и зачистили. В Тришурупе они служили в одном подразделении, карьеры развивались примерно одинаково. Уровень жизни тоже не сильно отличался.
В столице я встретил одного из них через пару лет. Мы вместе взрослели на малой родине, он был нормальным парнем. Я с трудом узнал его в растолстевшем боярине на лексусе. Когда я рассказал ему о проблемах, которые мне создает в жизни и в бизнесе некий рейдер Артур Бычков, он отреагировал буднично:
– А давай мы его убьем?
Я выпучил в ответ глаза, будучи не в состоянии скрыть своего ужаса от глубины морального разложения бывшего товарища. Да и не считал нужным скрывать своего отношения к подобным видам «решения вопросов».
– Ну, я имел в виду не до смерти, – попытался как-то сгладить ситуацию он, – а че, ты не понимаешь? Девяностые вернулись, щас вопросы решаются проще. Самое легкое – вон, у меня чечены кенты, прессанули, кого надо, и всё. Все, откуда надо, спрыгнули, че надо – отдали…
Ну да, понял, чувак. Спасибо за предложение. Чем занимаешься – можешь не рассказывать. Говорить нам было не о чем. Через пару минут он сообщил, что поехал «брать наркобарона одного». Удачи ему я желать не стал. Вечером жена спросила, почему взгляд у меня стеклянно-отрешенный:
